Я вернусь

Вторую неделю ей снились кошмары. Темнота, сырость, теснота, и очень хотелось пить. Она расталкивала слабыми руками рыхлые стены, которые осыпались под ноги, и это помогало ей вытолкнуть себя куда-то наружу. Причем она понятия не имела, что там. И очень боялась, что там та же сырость, теснота и рыхлые стены. Так начинается клаустрофобия?

- Ты опять плакала во сне.

Его лицо было печальным и обеспокоенным, и оттого еще сильнее любимым. Он вытирал марлевой салфеткой ее мокрое лицо, тоненькую шею и руки, и пытался улыбаться.
Бросил салфетку в почти полный бумажный пакет и взял другую из стопки чистых. Вытер зеленые следы на руках.

На следующий день его не пустили в ее палату, и никто не хотел объяснить, почему. И через день не пустили. И через неделю.

Старый врач долго рылся в бумагах на столе, выдвигал ящики, доставал папки с полок стеллажа, потом ставил их на место, делая вид, что ищет что-то срочно нужое, и, как мог, старался не поднимать глаза, чтобы не видеть немого вопроса в его глазах. Впрочем, вопросы прозвучали еще четверть часа назад. Наконец врач решился и со вздохом протянул пухлую папку, которая все это время лежала прямо перед ним на столе, прикрытая какой-то другой пустой папкой.
- Я не должен бы этого делать, но не могу придумать, как Вам отказать. Достаточно прочесть первую страницу. Вы все поймете. Если что-то будет непонятно из терминов, я объясню.
Он неловко взял из рук врача тяжелую папку, перевернул потрепанную картонную обложку, на которой малоразборчивым почерком, отличающим всех врачей на свете, крупными буквами было написано ее имя и год рождения. С черно-белой фотографии, прикрепленной большой канцелярской скрепкой к внутренней стороне обложки, на него весело глядела девчушка лет двенадцати. Тонкая шейка смешно торчала из вязаной кофточки. У девчушки были ее глаза. Рядом такой же канцелярской скрепкой была пришпилена цветная фотография растения с большими белыми цветами, узкими листьями и мелкими круглыми колючками. Открытка? Он не смог читать.
- Лучше расскажите Вы. Пожалуйста. Я должен знать.
Доктор грузно опустился на стул, снял очки, надел, потом опять снял и принялся тщательно вытирать их марлевой салфеткой, по-прежнему пряча глаза. Но увидев, как он смотрит на эту самую салфетку, бросил ее в ящик стола и безысходно вздохнул.

- Не знаю, как Вы воспримете то, что я сейчас Вам скажу, но врать я не буду. Никогда не умел. Она была, как бы это сказать, не совсем человеком. Нет-нет, не то. Конечно, она была человеком, но не таким, как все мы.
- Я хорошо помню ее мать. У нее не было шансов родить здорового ребенка, и мы пошли на эксперимент. Вот это растение, - доктор ткнул пальцем в открытку, - оно выживает и растет в любых условиях. Мы взяли его ген и внедрили в ДНК трехдневного зародыша.
- Подробности Вам ни к чему, Вы все равно ничего не поймете. Но результат Вы знаете. Родилась здоровенькая девочка. Первые полтора года мы боялись ее выпускать из клиники, но она прекрасно развивалась и росла. Пошла в школу, окончила, поступила в институт. Вы ведь там с ней познакомились?
Врач не ожидал ответа, он просто сделал паузу.
- И вот полгода назад началось то, чего никто не ожидал. Я предполагал, что возможны какие-то осложнения. Но это...
- Доктор, я хочу ее увидеть.
- Это невозможно. Вас ведь не пускали к ней последние две недели. Вы не можете себе представить это зрелище. Если даже я - а уж я повидал за свою практику...
- Доктор... Я хочу ее увидеть.
Слова разозлили старого врача. Этот сопляк даже не догадывается. Ладно же.
- Ну что ж. Я полагаю, что не смогу Вас переубедить. А если я просто запрещу, Вы до конца жизни мне этого не простите, и будете считать старым вруном.

В полутемной комнате на полу была расстелена оранжевая больничная клеенка, вся в засохших зеленовато-коричневых пятнах. На ней лежал клубок из сплетенных и сросшихся стеблей. И листья. И колючие шарики. Вся комната была засыпана этими шариками и желто-коричневыми узкими листьями, будто кто-то принес сюда охапку из осеннего садика при больнице и рассыпал, вместо того, чтоб, как полагается, собрать их в кучу и сжечь. Они усыпали клеенку со стеблями, пару сломанных стульев, колченогий столик и даже полки разваливающегося стеллажа у стены.
- Доктор... Я не понял, куда Вы меня привели?
- Я Вас предупреждал. Это она, - сказал старый врач, махнув рукой в сторону клубка стеблей на клеенке. - Вернее, то, что от нее осталось.

Он поднял голову, и обнаружил, что сидит на нижней ступеньке крыльца своего дома в пригороде. Шел дождь, который и заставил его очнуться. Как он сюда добрался и сколько он тут уже сидит, он не помнил. Но его не оставляло чувство, что он ехал сюда не один. Она все время была с ним, оберегая от падения с платформ метро и электрички и удерживая от перехода улиц с мчащимися сплошным потоком автомобилями.
Смешно, нелепо, но заставив себя встать, он по привычке отряхнул брюки. Со штанины скатился маленький колючий шарик вроде репейника, упал в размытую дождем ямку у крыльца, потом провалился куда-то глубже, и его завалило подмытой дождем землей.

Когда весеннее солнце уже хорошо прогрело землю, она пришла в себя. Она как будто здесь уже когда-то была. Возможно, во сне. Темно, сыро, тесно, и очень хочется пить. Но она уже проснулась и начала расталкивать слабыми побегами рыхлые стены, которые осыпались вниз, и это помогало ей вытолкнуть себя куда-то наружу. Причем она хорошо знала, что там. Там - он. И они опять будут вместе. Теперь уже навсегда.